— Нежели говорить о справедливой стоимости в целом по миру, я считаю — $80 за баррель. Необходимо учитывать, что важная часть нефти — приблизительно треть — добывается на морском шельфе, где себестоимость может быть высокой. А есть еще глубоководный шельф, например, в Бразилии, где одна из первых скважин обошлась более чем в $300 млн.
Последующие скважины стоили уже вдвое дешевле, но всё равно очень дорого. Поэтому и себестоимость там достаточно высокая.
Себестоимость добычи нашей нефти без налогов в среднем по стране около $10 за баррель. Но когда мы включаем сюда налоги, стоимость барреля поднимается приблизительно до $30. Ну и такая стоимость никакой катастрофы для нас не представляет.
Я помню времена, когда бочка нефти стоила на рынке меньше $10. Тогда мы хотели, чтобы стоимость выросла до $20. Когда три года нефть стоила больше $100 за бочку, мы к этому привыкли.
Но высокая стоимость имеет один минус — она может влиять на спрос.
Так и случилось.
Поэтому наши нефтяные компании на данный момент устроила бы стоимость в $50–60 за баррель. И в целом, думаю, глобальных производителей и потребителей.
Даже для Соединенных Штатов это было бы применимой ценой. Канадцам с их нефтяными песками нужна стоимость бы повыше — до $80. Но потому что канадская нефть идет в США, они бы пришли в общему знаменателю.
— Вы говорите о таком уровне цен, не беря во внимание проекты арктического шельфа? — Арктический шельф — это совсем другой вопрос.
Моя точка зрения по этому вопросу различается от популярной на данный момент.
Я считаю, что нам необходимо заниматься шельфом в плане поиска, разведки. Мы, в общем, даже не знаем, что там, на шельфе, есть.
У нас есть пока только предварительные оценки запасов — С2, С3 (предварительные оценочные запасы, потенциальные запасы. — «Известия»).
А для того чтобы иметь А, В, С1 (разведанные запасы.
— «Известия»), необходимо бурить. Я уверен, что мы на данный момент не готовы к работе на арктическом шельфе ни технически, ни технологически, ни экономически.
У нас даже кадров для этого нет. Во-1-х, нужны платформы.
Одну платформу для «Приразломного» мы сделали — строили ее более 15 лет, «вбухали» около $4 млрд. При всем этом не в новейшую — в подержанную.
А для того чтобы серьезно осваивать шельф, нужна не одна, а 10-ки платформ, суда обеспечения. Для работы на шельфе необходимо иметь нормативно-правовую базу.
Иными словами нужны технические регламенты, стандарты.
У нас ничего этого нет. Но основное — экономика: необходимо считать, как выгодно в сегодняшних аспектах добывать арктическую нефть.
Поэтому, думаю, у нас на данный момент хватает дел на суше — в Восточной Сибири, например.
— Как рекорды, которые демонстрируют российские нефтяники в последние несколько лет, влияют на структуру экономики Рф? — Во-1-х, я считаю, что никаких рекордов нет. Да, в прошедшем году добыли 534 млн т. Могу вам сказать, что в 1987 году Российская Федерация добыла 572 млн т. По сравнению с 1990-ми за последние годы есть определенный рост, но говорить о рекордах я бы не стал.
Во-2-х, вопрос о размерах добычи очень сложный.
Основной вопрос, на который у меня на данный момент нет ответа: сколько нефти нам необходимо?
Поэтому мы не можем сказать, много мы добыли в прошедшем году или не довольно. Нежели учесть, что в 2015 году больше 246 млн т мы отправили на экспорт, то, по моим оценкам, это не по-хозяйски.
Дело в том, что Россия не может повлиять на мировую стоимость, потому что занимает только 19–20% рынка. Но сделать страну менее зависимой от цены мы могли бы, если бы всё у себя переработали и поставили бы за предел не бензин или дизтопливо, а продукцию с высокой добавленной стоимостью в виде хим продуктов, нефтехимии, композитных материалов.
Иными словами необходимо по другому подходить к структуре нашего промышленного производства.
Например, Китай за последние лет 20 выстроил целую серию нефтехимических заводов, и на данный момент у их продукция хим сектора составляет приблизительно $1,4 трлн, это 20% ВВП страны. Отметим, что ВВП Китая в восемь раз больше нашего.
У нас хим сектор составляет всего $80 млрд — 1,6% ВВП Рф. В 2014 году одна только немецкая компания BASF произвела химпродукции в 1,5 раза больше, чем все хим компании Рф. Нефтехимия как раз и может быть тем звеном, потянув за которое, мы смогли бы поменять всю структуру промышленного производства Рф. — Нежели говорить о перспективах добычи, что нам обещает в этом смысле сегоднящая структура запасов?
— К огорчению, достоверной статистики у нас на данный момент нет.
По некоторым оценкам, из тех запасов, которые находятся в разработке, приблизительно 70% — это уже так называемые трудноизвлекаемые запасы. Иными словами запасы, на которых добыча нефти осложнена горно-геологическими, географическими аспектами.
На таких месторождениях могут быть плотные коллекторы, пласты с низкой проницаемостью, вязкой нефтью и т. д. Кстати, на данный момент у нас нет четкого определения трудноизвлекаемых запасов, хотя от этого зависят льготы, которые могут предоставляться компаниям для работы на месторождениях с такими запасами. Поэтому нужна грозная работа по классификации и определению запасов, которые будут отнесены к трудноизвлекаемым.
К слову, добыча сейчас приблизительно на 70% идет всё же на старых месторождениях, которые имеют гигантскую обводненность, высшую выработанность. Естественно, это не вечно.
Поэтому в некий момент, но придется вводить в разработку месторождения с трудноизвлекаемыми запасами. — Добыча трудноизвлекаемых запасов просит новейших технологий, которых у Рф не хватает.
Какие инструменты у страны есть для того, чтобы стимулировать их развитие?
— У страны есть много инструментов.
Вот налоговая система может делать не считая фискальной еще стимулирующую и распределительную функции.
Но наша налоговая система выполняет главным образом фискальную функцию и лишь некординально — распределительную. Стимулирующей функции нет.
В качестве иллюстрации возьмите Техас, США: нежели скважина там дает 500 л нефти в день, она считается рентабельной — так построена система налогообложения.
У нас же скважина, которая дает 4 тыс. т в день, уже считается нерентабельной и выводится в неработающий фонд.
Сейчас, естественно, некоторые работы ведутся в отношении стимулов — вводятся коэффициенты по НДПИ.
Но я считаю, что будущее нашей нефтяной отрасли в большей степени зависит от того, сумеем ли мы сделать технологию добычи нефти из Баженовской свиты или нет. Потому что геологические запасы Баженовской свиты только в Западной Сибири больше 100 млрд т нефти.
Даже по более осторожным оценкам, при наличии технологий добыть там можно до 40–60 млрд т нефти.
Притом что на данный момент у нас в Рф все запасы вместе с С2 — 28 млрд т. Так что нежели найдем нужные технологии, которые можно будет применить на Баженовской свите, вопрос добычи может быть решен на достаточно длиннющий период времени. А в отношении трудноизвлекаемых запасов со стороны страны могли бы быть такие меры, как налоговые каникулы, освобождение от налогов, уменьшение НДПИ и т. д. Но Минфин заинтересован заполнять бюджет на данный момент.
Нужно сделать так, чтобы налоги были справедливыми. А для этого они должны быть от конечного результата.
У нас же на данный момент налоги идут от выручки — в среднем изъятия составляют 65–70%. В Норвегии, например, тоже высокие налоги, но они взимаются от прибыли. Налогами должен облагаться конечный результат.
У нас же — совершенно неправильный подход.
— По разным оценкам, в российской нефтегазовой отрасли на данный момент до 45–50% оборудования и гаджетов — импорт. В состоянии ли российские нефтяники уходить от данной зависимости?
— По заказу «Лукойла» мы делали в прошедшем году такое исследование.
У нас вышло, что в среднем 53% бурового оборудования в Рф — импортное. Естественно, необходимо иметь в виду, что, например, трубами, за редким исключением, мы можем обеспечивать себя сами.
Но на данный момент есть некоторые сегменты, в которых существует большая зависимость российских нефтяников от иностранных поставщиков.
Это программное управление, автоматика и телемеханика. На данный момент Минэнерго с Минпромторгом сделали рабочие группы, которые занимаются импортозамещением.
И у нас уже возникает некоторое оборудование, не уступающее забугорным образцам. Так, один из пермских заводов начал выпускать прекрасные насосы, которые не уступают иностранным аналогам.
В Башкирии налажен выпуск клапанов, отсекателей и другой арматуры для хоть какого вида бурения.
Заменить всё добычное оборудование мы, естественно, не сможем, да это не надо.
У нас танки получаются хорошие, а вот Mercedes сделать не можем.
Я полагаю, что если бы мы имели зависимость от импорта в пределах 20–25%, это было бы на сто процентов нормально. Буровые установки на данный момент мы получаем из Китая.
Наши спецы молвят, что они с достаточным уровнем характеристики. У нас есть и свой завод, который в 1990-е годы занимался буровыми установками, — «Уралмаш».
Тогда этот завод выпускал до 365 комплектов бурового оборудования в год.
В прошедшем же году — всего 25. Поэтому пока остается надеяться на китайцев, которые научились делать буровые станки.
А по стоимости с ними так вообще никто не может сравниться.
Я считаю, что нам необходимо очень правильно отыскать те направления в сфере оборудования, которые для нас являются критичными и на которые нужно навести внимание поначалу.
И уверен, что до конца 2020 года мы могли бы такую зависимость снизить до 25–30%.