Сергей Геннадьевич, в уходя­щем году вы официально воз­главили...

— Сергей Геннадьевич, в уходя­щем году вы официально воз­главили Институт Дальнего Востока РАН. Каким вы видите будущее института, которому сами дали много лет? Будете сохранять традиции и стоять за преемственность научных поколений или начнете карди­нальные перемены?

— Мое избрание директором ин­ститута по времени совпало с нелегкой очередной полосой ре­формирования Российской ака­демии наук, когда президиум РАН фактически утратил часть собственных способностей, а все ключе­вые валютные и администра­тивные рычаги перешли к Фе­деральному агентству научных организаций в ранге министер­ства — ФАНО. Это большая бюрократическая организация.

Понятно, что это в основном чи­новники, не имевшие дел с ака­демической наукой. Реформа поначалу затронула около 900 научных институтов и цен­тров (на данный момент их число сократи­лось приблизительно до 600) от Влади­востока до Калининграда и поч­ти полмиллиона ученых и тех­нических служащих от 25 до 50 лет — химиков, физиков, био­логов, историков, философов, обществоведов.

Это интеллект Рф, ее основная ценность. Мне постоянно приходится под­робно объяснять чиновникам, что такое Институт Дальнего Востока, для чего же он нужен, поче­му он не во Владивостоке, а в Москве и т. д. Институт Дальнего Восто­ка — наибольший не толь­ко в Рф, ну и в мире из всех, которые занимаются комплекс­ными исследованиями Китая.

Он уникален и имеет 50-летнюю историю, потому что был обра­зован в структуре тогда еще со­ветской Академии в сентя­бре 1966 года. Тогда выяснилось, что в Российском Союзе нет ком­плексной экспертно-аналитиче­ской структуры, которая бы зна­ла Китай изнутри, кропотливо, по всем направлениям.

Для этого и был создан научный центр.

В постановлении было записано: «Создать институт, который бу­дет заниматься комплексным исследованием Китая, в откры­той печати именовать Институ­том Дальнего Востока». На са­мом деле институт был жестко нацелен на исследование имен­но Китая.

Со временем не со­всем логичное название успело стать научным брендом мирово­го уровня, поменять который уже отсутствовало смысла. В 1991 году мы стали открытым институтом, частью Российской академии.

Китайское направление, естественно, осталось для нас основным, но в рамках ИДВ по­явилось еще около 10-ка науч­ных центров — например, корей­ский, японский, центры АСЕАН, Вьетнама, ШОС, сохранности в Северо-Восточной Азии и т. д. Ка­дровый костяк ИДВ был сфор­мирован и пополнялся профес­сиональными учеными — китае­ведами, бывшими дипломатами, разведчиками, военными, жур­налистами — иными словами людьми, которые долгое время работали в Китае и непревзойденно знали страну и как минимум китайский и ан­глийский языки. Других таких центров по исследованию Китая (ни по качеству работы, ни по коли­честву работающих в нем име­нитых ученых) нет.

Даже в Аме­рике подобные институты на­считывают всего 5–6 штатных служащих, остальные — при­глашенные доктора.

— Российское руководство на­звало ценностью своей по­литики во всем XXI веке «по­ворот на Восток». У нас на данный момент есть целое министерство — Ми­нистерство РФ по развитию Дальнего Востока, которое за­нимается воплощением мас­штабных задач в этом направ­лении.

Как часто к по­мощи ваших экспертов в связи с этим обращаются чи­новники этого министерства?

— Достаточно время от времени.

Они рабо­тают, на мой взгляд, чисто бю­рократически, занимаясь в ос­новном подъемом российских дальневосточных регионов, во­просы о международных контак­тах возникают лишь постольку-поскольку. Мы им нужны, когда речь идет о приграничной тор­говле или инвестиционных про­ектах с ролью иностранных инвестиций, которых, к сожале­нию, на Дальнем Востоке пока не настолько не мало.

С Министер­ством по развитию Дальнего Востока отношений и постоян­ных контактов пока не сложи­лось.

Но мы надеемся на изме­нение ситуации. С полпредством президента в ДФО, которое воз­главляет Юрий Трутнев, контак­ты более плотные и осмыслен­ные, но мы бы тоже могли ока­зывать еще более серьез­ную аналитическую поддержку во всем, что касается взаимо­отношений со странами АТР, и поначалу Китаем.

Возмож­но, молодое министерство до конца не понимает, какими мощ­ными аналитическими ресурса­ми располагает ИДВ РАН. У нас собраны сведения фактически по каждому району КНР и других стран АТР.

— А обращаются ли к вам пред­ставители огромного бизнеса, заинтригованные в совмест­ных проектах с восточноазиат­скими партнерами?

— Как раз в этом я вижу вея­ние нового времени. В совет­ские времена таких экономи­ческих мегазапросов не возни­кало вообще.

Сейчас мы время от времени готовим исследования для ряда огромных компаний, среди кото­рых «Норникель», «Роснефть» и др. В рамках ИДВ РАН создают­ся разовые под определенный про­ект мобильные группы специа­листов из разных центров, кото­рые могут быстро выполнить за­дачу и приготовить сложный по контенту, но оперативный и чет­кий информационный материал на 30–40 листов с приложениями, персонификацией и всем, что требуется бизнесу или диплома­тическому представительству. Кстати, аналитический проект по Китаю, о котором я говорил, удалось приготовить менее чем за месяц.

На сегодня контакты с большими компаниями в подоб­ном формате стали для институ­та новым направлением.

— После визитов Владими­ра Путина в Китай и Японию можно ожидать, что контакты с этими странами активизиру­ются по всем направлениям. Что мешает развивать такие контакты более интенсивно?

— Да, наши $60 млрд товароо­борота с Китаем — это очень некординально, они не отражают ре­альных укрытых ресурсов.

Мы идем медлительно и фактически та­щимся в хвосте по сравнению с другими странами, которые бо­лее активно торгуют и сотрудни­чают с КНР. Нравится это нам или нет, но сегодняшний уро­вень товарооборота с Китаем не чрезвычайно высокая активность партнеров соединены с объектив­ными обстоятельствами.

Наши экономические модели, сложив­шиеся за последние 30 лет, абсо­лютно асимметричны: по свое­му совокупному экономическо­му потенциалу Россия состав­ляет приблизительно четверть, а то и пятую часть от Китая. Мы, к счастью, не сдаем позиции в во­енно-техническом сотрудниче­стве и атомной энергетике, но в целом наш экспорт по большей части пока не высокотехноло­гичный, а сырьевой.

Когда речь идет о интенсификации рос­сийско-китайских связей, то вы­ясняется, что по большому сче­ту нам нечего предложить КНР, не считая сырья.

Только с США Ки­тай торгует на $600 млрд, при­чем с положительным сальдо в $320 млрд. Как ни крути, но Ки­тай — 2-ая экономика в мире после США, он уже обогнал Япо­нию.

Геополитическое соперни­чество Китая и Америки прод­лится еще десятилетия, невзи­рая на их экономическую взаи­мозависимость.

Для нас такое государство-гигант, как Ки­тай, с которым у нас 5 тыс.

км общей границы, ни в коем слу­чае не должно становиться вра­гом.

Добавлю, что Китай, разви­ваясь и поднимаясь, несколь­ко «поджимает» примыкающие стра­ны: Индию, Вьетнам, Японию.

Россия — единственная страна, равная Китаю по собственному стату­су, поэтому наши экономиче­ские интересы могут не совпа­дать.

Стратегически соединены наши страны к тому же потому, что им обоим выгодно было об­устроить Евразию без роли США. Данной задаче служат са­мые разные проекты — через ШОС, через сопряжение «Эко­номического пояса Шелкового пути» и Евразийского экономи­ческого союза и др. — На одной из конференций вы назвали «Экономический пояс Шелкового пути» большущим шкафом, который со временем заполнится проектами, но пока стоит полупустой.

А сколько по­лок в этом шкафу отведено для Рф? — Полочка малая, и она не стопроцентно нам годится. «Экономический пояс Шелко­вого пути» в классическом ва­рианте, который уже утвержден в Китае, большей частью идет через Казахстан, минуя россий­ский Дальний Восток и Сибирь, а позже слету выходит в Зау­ралье, западную часть Рф, к скоростной металлической дороге Казань — Москва.

Иными словами зна­чительная часть нашей терри­тории от этого проекта отсека­ется, и вместо длинной полки мы получаем только самый ее крае­шек, приблизительно треть.

Это озна­чает, что Транссиб будет испы­тывать все большие трудности и умеренно приходить в запу­стение.

Поэтому мы пытаемся диверсифицировать свое уча­стие в «Шелковом пути», подтя­гивая к нему монгольский про­ект «Степной путь», создаем тре­угольник Россия — Монголия — Китай, чтобы восполнить затухающую часть Транссиба.

С «Шелковым путем» все очень непросто, есть масса еще не­проработанных моментов, на­пример вопросы сохранности и защиты от террористов всех мастей, о чем китайцы пока го­ворят чрезвычайно неохотно. Но в лю­бом случае у Рф есть здесь отчетливый интерес, чего же же не ска­жешь о транспортном коридо­ре, который назвали «Морским Шелковым путем» — он нас не касается на сто процентов.

— В одном из интервью вы на­звали отношение Китая к Рос­сии «позицией дружествен­ного нейтралитета».

Есть ли шанс, что КНР окажет нам бо­лее существенную поддержку в украинском вопросе, призна­ет Крым? — Теоретически это быть может, но китайцы никогда ничего не делают просто так.

Предполо­жим, они готовы были бы при­знать Крым, но взамен Россия, по их мнению, должна офици­ально поддержать КНР в спорах с Вьетнамом по островам Спрат­ли, с Японией — по островам Дяоюйдао и далее по списку есть еще 5–6 стран. Мы принципиаль­но в эти споры не вмешивались, равно как и Китай остался в сто­роне от нашего спора с Японией по поводу Курил.

В этом смысле за Крым пришлось бы заплатить дипломатически несоразмер­ную стоимость.

Не считая того, Китай не желал бы ссориться с США и Ев­росоюзом из-за российско-укра­инских вопросов, потому что осо­бой выгоды в этом не видит. С Украиной у КНР дела тоже обыденные, что не меша­ет китайцам участвовать в со­вместных предприятиях с Рос­сией, которые строят мост че­рез Керченский пролив.

При всем этом повсевременно существует черта, которую в отношениях с Китаем нам переходить нельзя: даже нежели установить с ним офици­альные союзнические отноше­ния, Поднебесная во практически всех ве­щах все равно не захочит свя­зывать себе руки.

Точно так же у Рф должна быть свобода маневра на всех направлени­ях: южнокорейском, японском, вьетнамском и т. д.. Нежели не считая поддержки Китая у нас не будет остальных козырей, этот един­ственный козырь непременно окажется бит, и позднее мы ста­нем постоянно проигрывать. — Есть ли сейчас на похожих других направлениях в индивидуальности выгодные для нас проекты?

— Перспективы нашего стра­тегического партнерства были определены в новой Концепции внешной политики РФ, утверж­денной президентом 30 ноября 2016 года и на следующий день вступившей в силу.

Не знаю, об­ратили ли вы внимание на то, в каком порядке были перечис­лены страны, представляющие для Рф больший инте­рес.

В разделе «Азиатские стра­ны» на первом месте стоит, есте­ственно, Китай, а какая страна, по-вашему, названа 2-ой? Ин­дия.

На 3-ем месте — Мон­голия, и только после их идет Япония. Впрямую о «приорите­тах» не говорится, но в таких документах перечисление, нежели оно не в алфавитном порядке, повсевременно многозначительно.

— А в чем сейчас заключаются взаимные интересы Рф и Монголии, Кореи, Вьетнама?

— В российские времена быто­вала поговорка «курица не пти­ца, Монголия не заграница». Ее считали чуть ли не шестнадца­той непризнанной республикой СССР, но эта эпоха ушла без­возвратно.

Мы хотим работать в Монголии на многочисленных месторождениях, открытых еще русскими геологами, но, ока­зывается, то же самое делают и огромные японские компании.

Нам необходимо на общих основани­ях участвовать в тендерах, вхо­дить в консорциумы, приспо­сабливаться к новым услови­ям рынка.

Мы это умеренно научились делать. Монголия — страна для нас по-прежнему до­статочно привлекательная.

В российское время там разведа­ли более 50 стратегически важ­ных месторождений — напри­мер, Таван-Толгой и Ую-Толгой в южной части страны входят в первую тройку глобальных за­лежей каменного угля, который можно добывать дешевым от­крытым способом. Там же при­сутствует весь спектр метал­лов — медь, никель, олово, сере­бро, урановые руды и т. д., и их разработка только начинается.

В свою очередь, во взаимо­отношениях с Южной Кореей и КНДР нам постоянно приходит­ся балансировать, соблюдая не­кий паритет.

В любом случае приходится учитывать, что ре­жим Ким Чен Ына легален и признан на уровне ООН, как бы мы к нему ни относились.

Эта страна имеет ядерное орудие, нравится нам такая ситуация или нет.

При всем этом в Южной Ко­рее развертываются системы ПРО и новая американская во­енная база.

Мы критикуем ядер­ный статус КНДР, нам не нра­вится военная база в Южной Ко­рее, но мы не способен убрать ни то, ни другое. Нежели в данной шах­матной партии ситуация пато­вая — значит, необходимо перейти на другую доску и играть россий­ско-южнокорейскую партию там.

Что же касается Вьетнама, то с ним у нас есть противоре­чия — например, по поводу базы Камрань или стройки АЭС, зато сохраняется та осно­ва, которая была заложена еще в российское время: общие инте­ресы в сфере нефтегазодобычи на шельфе. «Вьетсовпетро» — мощная система совместных компаний, которые сохрани­лись и на сто процентов работоспособны.

2-ая «зацепка» — база Кам­рань, которая была в свое вре­мя для СССР океанским воен­но-ядерным узлом, где базиро­вались стратегические атом­ные подлодки и крейсеры всех типов. Покидать эту базу было ошибкой, но сейчас мы туда воз­вращаемся, пусть и малым фло­том.

В стратегическом плане российско-вьетнамские отно­шения подвергаются громоздкому давлению Китая, у которого де­сять последних лет идет с Вьет­намом спор за острова.

Каж­дый пробует перетянуть Мо­скву на свою сторону. В некий момент возникла особо острая ситуация вокруг нефтяной выш­ки, которую китайцы завели во вьетнамские территориальные воды на плавучем понтоне.

За шаг до настоящей войны кон­фликт все же уладили, но стало совершенно ясно: есть крас­ная черта, которую переходить нельзя.

Россия в любом случае будет занимать нейтральную позицию и стремиться к мирно­му урегулированию двусторон­него спора 2-ух других стран в роли влиятельного и авторитет­ного арбитра, но вмешиваться в эти конфликты не станет точно.

Во время нынешнего срока президентства Владимира Пу­тина Россия в геополитическом смысле возвратилась на Вос­ток.

Кстати, не без гордости дол­жен узреть: такой расклад сил я, как эксперт, предсказал еще в 2006 году, когда опублико­вал книгу «Восточная политика Путина. Возвращение Рф на Большой Восток».

Меня тог­да очень ругали за идеи «импер­ского возрождения» и т. д., че­реду «бархатных революций» я предугадать тогда не мог, одна­ко ощутил некую тенден­цию к тому, что мы смотрим сейчас, о чем и написал в сво­ей книге. — Во время недавнего визита Владимира Путина в Японию вы были нарасхват как экс­перт.

Не буду повторять мно­гократно данные вопросы о определенных соглашениях. Спрошу лишь о том, что вам в итогах визита кажется особен­но символичным?

— У всех заявлений, которые делали в процессе этого визита пер­вые лица Рф и Стране восходящего солнца, всег­да чувствовался мощный под­текст. Соглашение о совмест­ном хозяйственном освоении Курильских островов в правильно обозначенных сферах хозяй­ства — это 1-ый шаг к под­готовке в предстоящем большого мирного договора.

Но особен­но принципиально то, что обе стороны смогли уйти от «сакральной» темы о спорных островах, кото­рой ни один японский политик не может коснуться без риска для своей карьеры.

Путин и Абэ «священную» делему опусти­ли на нашу грешную землю, спо­койно договорившись о деталях совместного освоения. При всем этом ушли от чокнутой идеи совмест­ной юрисдикции такового процес­са, которую сначала предлагала японская сторона: юриспунденуия остается российской, хотя япон­цы на островах проживать мо­гут.

Но Путин слету жестко за­крыл возможности для всех интерпретаций собственных слов, зая­вив: «У нас вообще нет террито­риальной проблемы». — Вопрос скорее психологиче­ский, чем страноведческий: в чем разница меж японцами и китайцами, когда они высту­пают в роли наших партнеров?

— Обитатели страны восходящего солнца в принципе намно­го сложнее китайцев, они смо­трят как бы через тебя, даже нежели улыбаются и совершают церемониальные поклоны. Они в душе самураи, дети бога, и им не чрезвычайно принципиально, что думают какие-то люди, не принадлежа­щие к божественной цивилизации.

А китайцы глядят вовнутрь тебя, в душу тебе залезают и выворачи­вают тебе все мозги, чтобы раз­ложить твои мысли до послед­ней понятной точки. Тяжело и с теми, и с другими, просто с ними в любом случае необходимо уметь гово­рить и приходить к компромис­сам.

Городским деяте­лям здесь сложнее, они скованы массой условно­стей и протоколов. Мы, скром­ные спецы, более свободны в собственных высказываниях и прогно­зах, но работаем в любом случае на общие цели.