В центре Москвы раскрывается новейший оперный театр. 30 сентября в реконструированном здании «Геликон-оперы» состоится сбор труппы, а 2 ноября серией гала-концертов начнется 1-ый сезон. Итоги превосходной строительства основоположник театра Дмитрий Бертман подвел в эксклюзивном интервью корреспонденту «Известий».
— Как «Геликон» оказался связан с домом на Большой Никитской? — В этом здании театр родился.
Ранее там размещался профсоюзный Дом доктора, директором которого был мой отец. Тогда в Москве было время расцвета самодеятельных театров: помню, к примеру, театр в Доме культуры Чкалова, который все называли «Ла Чкала».
В 1990 году, закончив ГИТИС, я с друзьями и однокурсниками сделал «Мавру» Стравинского.
1-ый спектакль мы сыграли в ЦДРИ. На последующий день я спросил отца, можем ли мы повторить спектакль в малом зале Дома доктора.
Отец произнес, что профсоюз лишает их дотации, потому им нужно зарабатывать средства, тем паче что в здании уже работали театр «У Никитских ворот» и Театр Романа Виктюка, платившие за аренду.
Я чрезвычайно обиделся на отца, но позже мы с Григорием Заславским все-же начали поиски спонсоров.
Один из первых российских IT-бизнесменов — Александр Пашковский отдал нам средства на легкие декорации и костюмчики, оплатил аренду.
Так и началась история «Геликона» в доме княгини Шаховской. — Какой у вас был штат?
— 5 человек.
Конкретно по данной причине поначалу мы сфокусировались на камерных операх: «Мавра», «Туда и обратно» Хиндемита, «Блудный сын» Дебюсси, «Скрипка Ротшильда» Флейшмана.
Мягко говоря, не самые репертуарные наименования, так что к третьему спектаклю мы оставались с пустым залом.
В один прекрасный момент перед началом «Служанки-госпожи» Перголези нашли, что не продано ни 1-го билета.
Было чувство, что вот он — конец всей затеи.
В этот момент мы услышали внизу шаги и спросили друг дружку: будем играться, ежели этот единственный зритель захотит приобрести билет? Решили, что будем.
Людей, шагавших по лестнице, оказалось двое.
Это были Святослав Рихтер и Нина Дорлиак. Они просто шли по улице и, увидев афишу, решили к нам зайти.
И с того времени стали нашими частыми зрителями.
А на «Блудного сына» Дебюсси как-то пришла Лена Образцова с супругом Альгисом Жюрайтисом. Конкретно она в 1992 году написала письмо тогдашнему мэру Гавриилу Попову с просьбой взять наш театр под опеку городка.
Такое же письмо написал Борис Покровский — хотя их пути с Образцовой к тому времени разошлись так, что они даже не здоровались.
Благодаря сиим двум людям и сотворена «Геликон-опера».
Два зала в новеньком театре будут названы их именами. А меж ними расположится зал Кирилла Тихонова, нашего первого главенствующего дирижера.
Ему сильно доставалось за нас от критиков. Ругали за звучание оркестра, которого у нас просто отсутствовало: каждый раз приходили новейшие музыканты и читали с листа.
Так что Тихонов — дирижер с идеальной репутацией — осознанно подставил себя во имя нашего театра.
— Когда в 1993 году театр стал муниципальным, дом отошел «Геликону»? — Нет, мы еще долго жили без собственного строения.
Лишь сначала 2000-х переместились на сцену огромного зала — профсоюз докторов тогда уже на сто процентов отказался от содержания дома. Папе делали много предложений.
Одна солидная бизнес-структура предлагала ему реализовать свою директорскую печать и должность, а взамен гарантировала виллу в Монако. Тут желали сделать резиденцию мэра, позже — головной кабинет Мост-банка.
Здание стало лакомым куском.
Чтоб уберечь дом, руководство Москвы забрало его в собственность и оформило в оперативное управление театра «Геликон».
Практически весь штат упраздненного Дома докторов перебежал в штат театра.
Госфинансирование позволило нам платить за коммунальные сервисы, но средств по-прежнему чертовски не хватало.
Помню такую историю.
Краснопресненский район Москвы был побратимом городка Ингольштадт. К нам пришли из управы и произнесли: «В Ингольштадте будет фестиваль цветов, а у вас есть спектакль «Аполлон и Гиацинт» — это про цветочки?
Поедете туда?
». Я укрыл от чиновников, что опера Моцарта совсем не про цветочки, и мы выступили в Германии. Приобрели там на бензоколонке Опель Senator за 1 тыс.
германских марок, переправили в Москву, ночуя прямо в машине, так как боялись дорожного рэкета, и продали тут за $3 тыс. Это был большой навар, на эти средства мы смогли поставить несколько спектаклей.
— Кто принял решение закрывать театр на реконструкцию? — Жак Ширак (смеется).
Театр к тому времени стал популярным, улица около строения нередко была заставлена посольскими машинками. В особенности обожали нас во Франции.
«Кармен» — главную французскую оперу — мы сыграли там 147 раз. Замирали от кошмара, когда узнавали, что в зале посиживают Пьер Карден, Ростропович с Вишневской либо Жак Ширак с женой.
В 2002 году президент Франции приехал в Москву и пожелал включить в програмку собственного визита посещение «Геликона». К нам приехала ФСО — изучить обстановку — и отказала Шираку, так как в здании было небезопасно.
Случился большой конфуз.
В итоге Валентина Матвиенко написала письмо Юрию Лужкову о том, что дом в страшенном состоянии и нужно что-то делать.
— Для начала необходимо было куда-то переселить театр. — Нам давали переехать в «Норд-Ост» — это было сходу опосля теракта.
Там погибли почти все наши друзья, включая оркестранта «Геликон-оперы», который в тот день подменил коллегу на один раз. Мы соображали, что наш театр там просто умрет.
Тогда Владимир Ресин предложил перевести нас в «книжку» на Новеньком Арбате, и Лужков тормознул на этом варианте.
Задумывались, что перетерпим в этом совсем не оперном помещении 2 года, а в итоге просуществовали там 9 лет. — Почему реконструкция так затянулась?
— Так как началась реальная медиавойна за наше здание, осада с целью получения лакомого кусочка земли в самом центре Москвы.
Возник «Архнадзор» с его красивыми идеями про сохранение наследия и сходу обвинил меня в том, что я разрушаю русскую культуру.
Были подключены массивные ресурсы. По всем каналам в новостях ведали, как мы рушим монумент.
К зданию и колдуны приходили, и свечки здесь жгли, и поминки княгини Шаховской устраивали. В один прекрасный момент пришли бабушки и стали кидаться под экскаватор.
А недалеко стояли блокадники, живущие в Москве, — наши неизменные гости, пытавшиеся защищать театр. Они мне поведали, как им стали раздавать по 500 рублей за роль в акции — перепутали с воинственными бабушками.
Моей же армией были сцена, спектакли, сотрудники театра, зрители, деятели культуры и высочайшие покровители.
И княгиня Шаховская тоже. — В котором смысле?
— Мы на данный момент издаем книжку о ней.
Хоть какой, кто прочитает, удостоверится: если б Шаховская жила сейчас, она бы сровняла собственный дом с землей и выстроила на его месте суперсовременное здание из стекла и бетона. Она чрезвычайно увлекалась модой и была строительной хулиганкой — собственный дворец перестраивала 17 раз.
Крыльцо пристроила, так как была мода на псевдорусский стиль.
Парадную лестницу скопировала со собственной итальянской виллы.
Строя здание, она вышла за красноватую линию, из-за чего же даже судилась с столичным генерал-губернатором. — А на данный момент кто отдал согласие на строительство?
— Лужков начал реконструкцию, но опосля смены власти в Москве война еще некое время длилась. Позже сегодняшний мэр принял волевое решение строить.
— Подведем результат: что утрачено и что сохранено?
— На сто процентов сохранен и научно отреставрирован усадебный дворец. Снутри был устроен гипсовый цех, где живописцы выливали орнаменты, готовили и реставрировали лепнину.
Была проведена реставрация колонн из искусственного мрамора.
Всего одна семья в Рф обладает данной скрытой технологией: чтоб избежать «утечки», профессионалы даже зачехляли колонны каждый день опосля работы. Утрачены древесные перекрытия.
Они были прогнившими и обугленными, так как во время войны в здание попала бомба. Когда разобрали купол, обнаружилось, что тяжеленная люстра держалась практически на угольках.
Купол восстановлен в дереве, а перекрытия положены железобетонные — таковы требования пожарной сохранности.
Утрачен фрагмент фасада флигеля по Калашному переулку — он тоже пострадал от бомбы во время войны.
Флигель восстановлен в начальном историческом виде.
— Но было и новое стройку? — Новейший зал построен на месте усадебного двора, в каком ранее находился один из самых узнаваемых наркорынков Москвы.
Там был эротический ресторан «Пир» с голыми официантками и ресторан «Гвозди».
У красноватого крыльца, который сейчас является ложей, стоял мангал с шашлыком, а к колоннам были прибиты воздуховоды и аудиоколонки. И когда мы жаловались в органы власти на этот вандализм, никакой «Архнадзор» нас не поддерживал.
Большой зал спроектирован Андреем Боковым в виде греческого амфитеатра.
Уже на данный момент можно огласить, что акустически это один из наилучших залов в Рф, ну и не только лишь в ней.
Акустикой занимался Анатолий Лившиц — он же делал звук при реставрации в Большом зале Столичной консерватории.
У нас он применил акустические технологии итальянских оперных театров XVIII–XIX веков.
Изготовлены двойные полы с реверберационной зоной (низкие частоты ощущаются ногами). Дубовые панели и особая штукатурка сценической коробки отражают звук.
Потолок со звездным небом (кристаллы Сваровского) и трубами-геликонами тоже служат акустическими отражателями, при этом высота труб может настраиваться перед каждым спектаклем либо концертом. Оркестровая яма сотворена из массива сосны — кстати, при конкретном участии нашего главенствующего дирижера Владимира Понькина (он не только лишь музыкант, да и краснодеревщик).
При большой сцене шириной в 14 м у нас всего 500 мест, так как нет балконов — от их отказались, чтоб сохранить исторический фасад дворца.
Благодаря этому сохранится специфичность камерного театра: эффект присутствия, а не наблюдения. При реконструкции использовались фаворитные материалы: к примеру, наши кресла из Италии и Испании заказаны на фабриках, которые делали мебель для «Ла Скала».
Это акустическая мебель, специально рассчитанная на оперные спектакли. — Раз уж сцена строилась с нуля, вы могли не ограничивать себя в проектировании машинерии?
— У нас первоклассное германское оборудование, дающее постановщикам абсолютную свободу. — Как я сообразил, вы пораздавали залам театра звучные имена.
— Да, каждый зал и даже каждое фойе мы окрестили в честь великих россиян — представителей оперного мира.
Новейший зал именуется «Стравинский». Во-1-х, он зрительно припоминает стиль «Русских сезонов».
Во-2-х, наш театр в 1990 году открылся оперой Стравинского.
В-3-х, нигде в Москве имя этого гения до этого времени не увековечено. Зал, в каком мы работали до реконструкции, будет называться «Белоколонный зал княгини Шаховской-Глебовой-Стрешневой».
Конкретно в этом зале в первый раз в Рф выступил Дебюсси, в нем играл Чайковский, пел Шаляпин, выходили на сцену Станиславский, Алиса Коонен и Александр Таиров.
Фойе носит имя Сергея Зимина, создателя первой личной оперы в Рф. Атриум мы окрестили именованием Шаляпина. Очередное маленькое фойе предназначили Модесту Чайковскому, известному драматургу, чья слава утонула в славе умнейшего брата.
Два репетиционных зала назовем в честь моих учителей, народных артистов Жору Ансимова и Матвея Ошеровского.
Сразу с театром раскроется музей оперы: там мы будем экспонировать эскизы Федора Федоровского, рабочие клавиры первого российского оперного режиссера Петра Оленина, личные вещи Лены Образцовой, Галины Вишневской, Мстислава Ростроповича. Дочь Образцовой подарила нам рояль и мебель из ее столичной квартиры.
— Штат театра значительно вырос? — Мы наняли новейших работников сцены, незначительно возросли хор и оркестр.
Приняли 4 новейших солистов, выбрав из 540 претендентов. Еще у нас возникли три новейших сотрудника службы охраны, которые трудятся на публичных началах.
Не тайна, что в Москве много грызунов, которые любят собираться на стройплощадках. Биться с крысами хим средствами нельзя, по другому в здании навечно остается противный запах.
Потому мы взяли из питомника 3-х специально обученных кошек — наш «Грызуннадзор» — и окрестили их в честь вагнеровских героинь.
Самую прекрасную зовут Кундри, самую полненькую — Ортруда, а самую непредсказуемую — Фрика.
— Как будете отмечать открытие театра? — 2 ноября начнется серия гала-концертов.
Чтоб не обидеть никого из тыщ желающих попасть на открытие, я решил отдать семь схожих оперных дивертисментов. Изменяться от концерта к концерту будут мировые звезды, пожелавшие поздравить театр своими выступлениями: Дмитрий Хворостовский, Ольга Бородина, Александр Антоненко, Инва Мула (популярная по кинофильму «Пятый элемент»), Вероника Джиоева, Борис Стаценко.
14 ноября пройдет 1-ая оперная премьер-министра — «Садко» Римского-Корсакова.
В данной опере, которая не идет сейчас ни в каком театре Москвы, мы продемонстрируем все технические способности новейшей сцены и коллекцию наших артистов.
Потом представим историческую реконструкцию «Евгения Онегина» в постановке Станиславского 1922 года (собственного «Онегина» я сниму с репертуара).
Будет еще несколько премьер: «Пигмалион» Керубини, историческая опера «Доктор Газ» Сергунина по роману Улицкой (режиссер — Денис Азаров). А закончится сезон «Паяцами» Леонкавалло в постановке фаворита конкурса «Нано-опера» Дмитрия Белянушкина.
— Как Москва на данный момент — опосля реставрации Огромного театра, театра Станиславского, «Геликона», консерватории, опосля стройки Дома музыки и возникновения «Филармонии-2» — смотрится в ряду основных музыкальных столиц?
Отставание есть еще?
— Стиль Москвы в смысле площадок умопомрачительный.
Вообщем культура и искусство — это козырная карта и основная надежда нашей страны. Так как конкретно культура и искусство являются «несанкционным товаром».
И в особенности принципиальна в этом смысле опера.
Сейчас нет в мире ни 1-го оперного дома, где бы не находился российский культурный посол.
Опера стала чрезвычайно популярным видом искусства. Ранее говорили, что это элитарное развлечение для маленького круга ценителей.
Сейчас все залы оперных театров Москвы работают с аншлагами, билеты на оперные трансляции в кинозалах проданы на много месяцев вперед, в оперу стремятся все драматические режиссеры, все эстрадные звезды. — Чем вы это объясняете?
— У населения земли пробудилась тяга к био, экологически чистому продукту.
Опера — конкретно таковой вид творчества.
В ней нет химии. Там нереально ничего скрыть, никого нельзя одурачить.
Это чистейшее и честнейшее искусство.